Марди и путешествие туда - Герман Мелвилл
– Буквальная часть этого – факт? – спросил Мохи.
– Верно, как правда, – сказал Баббаланья. – «Полип будет жить, вывернутый наизнанку».
– Довольно любопытно, конечно, – сказал Медиа. – Но мне думается, Баббаланья, что я где-то что-то слышал о так называемой органической функции, которая может объяснить те явления, которые ты упомянул; и я слышал также о том, как называются ответные действия нервов и что при правильном рассмотрении это может лишить странности ту историю о твоём Грандо и его теле.
– Простые замены звуков для необъяснимых значений, мой господин. В некоторых вещах наука угождает нам. Теперь в том, что бесспорно известно о Полипе, некоторые физиологи поддерживают нас, мардиан; ввиду того, что подкладка наших внутренностей – не что иное, как продолжение эпидермиса, или эпидермы, в отдалённом возрасте мы так же, должно быть, будем выставлены с неприглядной стороны. Есть гипотеза, которая косвенно могла бы объяснить нашу моральную порочность, а также этот бессмысленный термин – «пальто для живота», так как первоначально это, видимо, был сюртук, заменяющий внутренние предметы одежды.
– Умоляю, Аззагедди, – сказал Медиа, – разве ты не дурак?
– Один из весёлой компании, мой господин; но некоторые существа, помимо ношения своих сюртуков в качестве одежды снаружи, демонстрируют свои скелеты, чему свидетельство омар и черепаха, которые, будучи живыми, изучают свою собственную анатомию.
– Аззагедди, ты – идиот.
– Прошу прощения, мой господин, – сказал Мохи. – Я думаю, что он больше омара и ему трудно шевелить его челюстями в его когтях.
– Да, Плетёная Борода, я – омар, макрель, любая живность, которая вам нравится; но мои предки были кенгуру, не обезьянами, как ошибочно полагал старый Боддо. Моя идея более чем его, подходит для демонстрации. Глубоко в земле среди найденных окаменелостей были замечены останки кенгуру, но никак не останки людей. Следовательно, в те дни не было никаких гигантов, но, напротив, были кенгуру; и эти кенгуру оказались первым вариантом человечества, пересмотренным и исправленным.
– Что случилось тогда с нашими концами, или хвостами? – спросил Мохи, повернувшись на своём месте.
– Старый вопрос, Мохи. Но где тогда хвосты головастиков после их постепенной метаморфозы в лягушек? Где хвосты у всех лягушек, старик? Наши хвосты, Мохи, были смяты процессом цивилизации, особенно в тот период, когда наши отцы начали принимать сидячее положение: фундаментальные доказательства всей цивилизации, поскольку ни обезьяны, ни дикари, которые не могут говорить, не сидят; они неизменно садятся на корточки и на свои бёдра. Среди варварских племён скамьи и сиденья неизвестны. Но, мой господин Медиа, как ваш вассал и любящий подданный, я не могу горячо сожалеть о лишении королевского хвоста. Этот жёсткий и неуклюжий компонент, который мы находим в простоватых родственниках, нами отрицаемых, был бы полезным дополнением к вашим королевским ногам; и если теперь мой добрый господин, вынужденный шататься на двух подпорках, превратится в кенгуру, как древние монархи, тогда правитель Одо будет достойно и твёрдо стоять на треноге.
– Очень тщеславное остроумие! Но озаботься, Аззагедди: твоя теория неприменима ко мне.
– Баббаланья, – сказал Мохи, – ты, должно быть, последний из кенгуру.
– Да, Мохи.
– Но где старомодный мешочек или кошелёк твоих гранд-дам? – схитрил Медиа.
– Мой господин, я беру то, что было передано; в наше время наш пол носит сумки.
– Ха, ха!
– Мой господин, почему такая радость? Давайте будем серьёзны. Хотя человек больше не кенгуру, он, как говорится, является низшей разновидностью растений. Растениям, возможно, присуща нечувствительность к обращению своих соков: мы, смертные, физически не сознаём кровообращения; и много поколений даже не знало об этом факте. Растения ничего не знают о своих внутренностях – три десятка лет мы носим себя и никогда не глядим на нас самих; растения стоят на своих стеблях – мы двигаемся на наших ногах; ни одно растение не расцветёт на своём мёртвом корне – перед тем как стать мёртвым в могиле, человек недолго живёт на земле; растения умирают без пищи, как и мы. И теперь о различиях. Растения изящно вдыхают питание, не ища его: как господа, они останавливаются и подают; и, хотя они зелены, они никогда не страдают от боли, тогда как мы, смертные, должны добывать продукты повсюду вокруг для нашего пропитания: мы переполняем наши внутренности и перегружены одиозными мешками и кишечником. Растения занимаются любовью и плодятся, но превосходят нас во всех любовных искушениях, добиваясь победы мягкой пыльцой и эссенциями. Растения пребывают в одном месте и живут – мы должны путешествовать или умереть. Растения процветают без нас – мы должны погибнуть без них.
– Достаточно, Аззагедди! – закричал Медиа. – Не открывай до завтра своих уст.
Глава LII
Очаровательный Иуми поёт
Начался следующий день, и на трёх судах с фыркающими носами в ряд мы мчались вперёд; наши матовые паруса задыхались от бриза. Все присутствующие надышались воздухом и единодушно призвали Иуми исполнить песню. Каноэ обходили длинный, белый, словно обработанный ювелиром, искрящийся раковинами риф, когда Иуми запел с тем же прежним напряжением, громким началом и окончанием, почти скрытым в его душе:
Сладок, о, сладок о рот твой,
Жемчужница-персик!
Красные губы его обрамляют,
Что мягко раздвинуты,
Для разговора просто открывшись.
С щекою зардевшей
Этот рыбак одинокий
С копьём
На краешке рифа
Ухо в надежде напряг,
Чтобы голос услышать её,
Мягко Югом дышащий!
Как будто, как будто Розы лобзание —
Девы той рот. Ракушка! Ракушка!
Ракушка, полная звуков
Дрёмы поющей
В лощине её сокровенной!
Грудь её – два полуоткрытых бутона, как говорится;
Немного долины между холмами,
Что маячат в дали
Уходящего дня, —
Дня её глаз, источающих свет,
Что бродит по склону вдали, опадая, покуда
Луг, мягкий-мягкий, не станет лощиной.
К этому времени старый Мохи извертелся на своём месте, дёргая свою бороду и при каждом двустишии выжидающе поглядывая, как будто желая всей компании решить, что он считает каждую строку последней. Но теперь, встав на ноги, он воскликнул:
– Держись, менестрель! Твоя музыкальная драпировка становится беспорядочной, хватит!
– Тогда этого больше не будет, – сказал Иуми. – Но вы потеряли великолепное продолжение.
Глава LIII
Их почти приманивает земля
В соответствующее время, после многих дней плавания, мы уже издали учуяли землю и прибыли в большую страну с горами, тянувшимися вдаль на север и на юг, насколько хватало глаз.
– Приветствую, Колумбо! – прокричал Иуми.
Проходя ту её часть, которую Мохи называл Кэннида, провинцию Короля Белло, мы различили леса, качавшиеся на ветру; их гибкие ветви сгибались в поклоне, и листья, летящие вдаль, затмевали пейзаж, как стаи голубей.
– Эти рощи должны скоро исчезнуть, – сказал Мохи.
– Не думаю, – сказал Баббаланья. – Мой господин, поскольку эти сильные порывы сформированы столкновением двух потоков – одного с лагуны, другого от земли, – то их можно использовать в качестве показательных для описания различий между Кэннидой и Доминорой.
– Да, – сказал Медиа, – и, как намекает Мохи, бриз с Доминоры должен скоро сбросить рощи Кэнниды.
– Но это если береговой бриз удержится, мой господин; один бриз часто
